Настроение, в котором он смотрел на работу, играло огромную роль. Бывало и так: я разрабатывала фрагмент главного входа в Казанский вокзал. Все было не то, ничего не нравилось. Когда Алексей Викторович ушел, я поставила доску лицом к стене и занялась другим. К фрагменту больше не прикасалась. Через день или два Алексей Викторович подсел ко мне и выразил желание посмотреть фрагмент. Я положила перед ним доску. «Ну вот, это совсем другое дело!» — обрадовался он, хотя на чертеже ничего изменено не было.

Алексей Викторович очень высоко ценил искусство архитектуры и считал, что человек, посвятивший себя зодчеству, должен отдаваться ему полностью. Когда один из его помощников по 2-й Архитектурной мастерской Моссовета М. М. Буз-Оглы, работая у него, одновременно поступил в Московскую консерваторию, Алексей Викторович был возмущен. Или архитектор или музыкант. Каждая из этих специальностей требует полной отдачи. Буз-Оглы остался архитектором, но в дальнейшем, сидя за его столом, Алексей Викторович часто приговаривал: «Архитектура, это вам не си-бемоль!»

Конечно, при такой неровности характера работать с Алексеем Викторовичем было нелегко, но тем, кто вглядывался в него глубже, любил и уважал его, примириться с этими неровностями было не так уж трудно. У Алексея Викторовича работали или совсем недолго (это те, кто так и не успел в него вглядеться), или же работали десятилетиями.

К Щусеву приходили много интересных людей. Часто бывало, что Алексей Викторович вместе со своим посетителем заглядывал в нашу комнату, знакомил с нами и показывал работы. Запомнились посещения академика архитектуры Дмитриева, скульптора Меркурова, неоднократно бывавшего и подолгу сидевшего у нас академика Ферсмана, на которого архитектор Р. Семирджиев рисовал прелестные шаржи…

В тот год, что я работала в мастерской Наркомпроса, руководителем кружка акварели у нас был художник Платов. Хотя манера Платова сильно отличалась от той, в какой я до тех пор рисовала, чем-то она меня подкупила и кое-что я у него переняла. В этот раз я несла летние акварели на показ Алексею Викторовичу без обычного в этих случаях волнения, так я уверовала в платовскую манеру. Просмотр прошел иначе, Алексей Викторович быстро взглянул и все сложил в одну кучу. Потом поднял глаза и гневно спросил: «Вам сколько лет?» — «Двадцать восемь», — недоуменно ответила я. «В вашем возрасте я был уже академиком! А вы? За кем погнались? Ваши прежние акварели я мог бы продавать. А эти…» Но на этом поношение меня не кончилось. Долго, еще, по крайней мере, месяца три после показа этих злосчастных акварелей, Алексей Викторович, представляя меня кому-либо из посетителей, обязательно говорил: «Знакомьтесь, это Ирина Александровна Синева, знаете, она была прекрасной акварелисткой, но погналась за Платовым и такую дрянь теперь делает…»[310]

О требовательности Щусева писал и Чернышев: «И помню такой образчик той меткой, иногда беспощадной характеристики, которую умел давать Алексей Викторович. Был первый конкурс после революции на какой-то кооперативный банк Союза дмитровских кооперативов в городе Дмитрове и вот, мы все скрестили мечи. Была особенность в этом здании: архитектуру этого здания дать в русском стиле. Я тогда очень увлекался планами, и я скомпоновал, как мне тогда казалось, прочный план, но долго бился над фасадом, — не выходила у меня крыша. Подали проекты. Алексей Викторович был в жюри этого конкурса. После заседания жюри приходит Алексей Викторович в мастерскую. Мы его обступили и ждем, что он скажет о наших проектах (а проекты были под девизами). Он говорит: „Вот, дружными руками проваливаем русский стиль. Ну, что же, один сделал конскую шляпу“. Я мгновенно узнал свой проект. Я тогда, сконфуженный, промолчал и только потом рассказал Алексею Викторовичу, что я автор „конской шляпы“. Но я тогда получил первую премию и это меня несколько утешило».

«Однажды, — продолжает Синева, — я получила заказ на оформление книги Марфы Крюковой „На зимнем береге, у моря Белого“. Окончив работу, я принесла и показала рисунки Алексею Викторовичу… Почему-то он их очень похвалил, решив, что и в дальнейшем я должна работать для книги. Немедленно созвонился с Иваном Ивановичем Лазаревским (тогда он был редактором издательства Академии наук), дал мне хвалебную рекомендацию и устроил мою встречу с ним. У Лазаревского я была и получила от него заверения, что мне будет поручена книга о восточном орнаменте. Но сперва отсутствие бумаги, а потом начавшаяся война помешали этой работе.

Приближался срок окончания эскизного проекта здания Президиума Академии наук, приходилось сидеть над ним и вечерами, и по воскресеньям, хотя Алексей Викторович был противником сверхурочных работ. Должны мы были работать и в первый день Пасхи. Алексей Викторович пришел раньше всех и на стол каждого сотрудника положил по крупному испанскому апельсину (в ту пору они только что появились в Москве). Когда мы собрались, он сказал: „Вот, прежде христосовались яйцами, а я решил похристосоваться апельсинами“.

Алексей Викторович всегда отмечал дни заключения договоров или утверждения проектов. Покупалось (за его счет) легкое вино или шампанское, пирожные и приглашались все, от руководителей до уборщиц.

Алексей Викторович был очень нелицеприятен. Работавшие вместе с нами его дочь, сын и зять получали в той же степени, что и мы, свою долю хулы и похвалы. Но странно, иногда он выделял кого-нибудь из своих помощников и некоторое время носился с ним, советовался, ставил его всем нам в пример. Подобное увлечение было недолгим. Со стороны казалось непонятным, что именно привлекало Алексея Викторовича, так как эти любимцы не выглядели особо одаренными…

Существовал миф о „скупости“ Алексея Викторовича, вернее, миф о том, что он плохо оплачивал работу своих помощников. Я отрицаю это. Наоборот, Алексей Викторович считал, что работавшие у него должны иметь и имеют квалификацию выше, чем работники некоторых других проектных организаций, поэтому и оплата должна быть выше. За все время моей совместной работы с Алексеем Викторовичем я не помню ни одного конфликта, возникшего на денежной почве.

По-видимому, Алексей Викторович любил животных. В доме на Гагаринском у них жили две собаки. Это были дворняжечки, небольшого размера, но с довольно беспокойными характерами. Они не любили только что появившихся гостей, поэтому приходилось в прихожей дожидаться, пока их запрут, и только после этого можно было войти в комнаты. Сидящих гостей они уже не трогали.

Когда мне случилось очень тяжело заболеть, Алексей Викторович приехал ко мне домой, предложил очень редкое лекарство, хотел привезти ко мне профессора Певзнера и пообещал свое содействие в получении через Академию наук путевки в санаторий. Ни лекарство, ни Певзнер мне не